Издательство книжного магазина «Циолковский»

Отрывок из книги И. Будрайтскиса «Мир, который построил Хантингтон и в котором живём все мы: парадоксы консервативного поворота в России», опубликованный на сайте redflora.

Когда-то немецкий социалист Август Бебель назвал антисемитизм «социализмом дураков». Имелось в виду, что дурак из низших классов, возмущённый существующим порядком вещей, вместо того, чтобы обнаружить подлинные причины своего недовольства, скрытые в капиталистическом способе производства, находит лёгкую и ложную мишень. Результат неверного решения дурака может оказаться катастрофическим: вместо того, влиться в ряды социалистов, он становится их самым яростным и опасным противником. «Социалистическая глупость» не заслуживает ни снисхождения, ни понимания — более того, она становится страшным оружием в руках элит, которые всегда достаточно умны, чтобы воспользоваться им по назначению.

Тип этой связи глупости низов и хитроумия верхов, конечно, нельзя полностью отождествлять с массовыми фашистскими движениями, которые были экстремальным явлением и принадлежали к определённой исторической эпохе. Скорее, речь идёт о гораздо более сложно устроенном, многоликом и обладающем огромной силой приспособления к новым обстоятельствам консервативном духе. Или ещё точнее — стиле мышления, связывающем верхи и низы, который снова обнаруживает себя сегодня в электоральных прорывах вроде предвыборной кампании Трампа, правых сторонников Brexit, европейских партий вроде ≪Национального фронта≫ Марин Ле Пен и т. д.

Общим местом стало говорить о том, что их поддержка является проявлением протеста, за иррациональным выражением которого проницательные наблюдатели всегда готовы увидеть скрытые рациональные причины: крах социального государства, недоверие истеблишменту или последствия политики ≪строгой экономии≫. Однако прямое указание на эти причины со стороны радикальных левых чаще невызывает эмоций, в то время как предполагаемое отражение этих причин в кривом зеркале консервативной риторики сопровождается оглушительным успехом.

Этот протест выражается через меланхолическое стремление возвратить нечто утраченное, обрести через свой рассерженный выбор нечто «back»

и «again». Глобальной партии этого ≪идиотизма≫ (то есть политического невежества и гражданской несостоятельности) сегодня противостоит позиция

Просвещения, в которой сливается политический мейнстрим, медиа, и большая часть леволиберальной публики, выбирающей ≪меньшее зло≫. Консервативная, реакционная волна является злом однозначно бо́льшим, так как она ведёт наступление на уровне смыслов и ценностей: изоляционизм вместо открытости, расизм и сексизм вместо терпимости и уважения, грубость и авторитаризм вместо плюрализма и культуры диалога. Правильный выбор в каждой из этих оппозиций, казалось бы, очевиден каждому, кто не является полным идиотом. Но количество непросвещённых, грубых и иррациональных растёт, а их лидеры одерживают победу за победой — как будто они знают об этом обществе и его будущем нечто, недоступное просвещённой позиции.

Стоит вспомнить, что эта фигура зловещего консервативного субъекта, знающего о просвещённом обществе больше, чем оно знает о себе самом, сопровождала Просвещение на протяжении большей части его истории.

В начале XIX века, практически одновременно с рождением политического консерватизма, в европейскую культуру входит образ вампира. Этот вампир, впервые появившейся на страницах знаменитого романа Джона Полидори, совсем не похож на архаического восставшего мертвеца из народных суеверий. Новый вампир — это байронический красавец, интеллектуал и аристократ, лёгкой жертвой которого становится наивные просвещённые представители высшего света, для которых не существует ничего за пределами рационально познаваемого мира. Поддерживая своё существование на границе между миром живых и вытесненным Просвещением иррациональным миром мёртвых, вампир совершает постоянные, почти безнаказанные вылазки.

Проницательный представитель уходящей добуржуазной эпохи, которого буржуазия так и не смогла навсегда похоронить, аристократический вампир

владеет тайной её бессознательного. Он единственный оказывается способным обнаружить условность триумфа Просвещения, его скрытой двусмысленности и ограниченности.

Можно сказать, что похожую роль играли первые проницательные консервативные критики Французской революции, вроде де Местра или Бёрка. Они не отрицают саму революцию, не ставят под сомнение её значение как свершившегося колоссального переворота, — напротив, для них она значит гораздо больше, чем для самих революционеров. За самосознанием революции, понимающей себя как триумфальную победу разума над предрассудками, они могут разглядеть её место в продолжающейся истории (которая, по сути, вся представляет из себя величественное нагромождение предрассудков). Вместо торжества свободы, консерваторы обнаруживают зависимость и скованность обстоятельствами.

Маркс также начинает свою критику Просвещения с диагноза фатального разрыва между действительным значением эпохи и её амбициозным самосознанием. Прогресс человеческого духа, реализация свободы в правовом государстве и демократической республике для него также является иллюзией, ≪немецкой идеологией≫, за которой скрыта непознанная бездна реальности — производства, общественных отношений труда и капитала. Буржуазная личность полностью реализует себя как абстрактного гражданина, обладающего неотчуждаемыми правами, но эта полнота реализации служит лишь прикрытием её действительного внутреннего раскола и отчуждения от самой себя. За иллюзорным правовым и политическим порядком скрывается великий беспорядок: рыночная анархия, невиданное прежде расслоение Дом, который построил Хантингтон, и в котором живем все мы общества, растерянность индивида, переживающего своё одиночество и беззащитность.

Таким образом, господству тщеславного инструментального разума буржуазии грозит опасность со стороны двух призраков: вампирического консервативного аристократа, воплощающего так и не побеждённую власть предрассудка, и вытесненного из политики, невидимого для государства призрака рабочего, подлинного производителя жизни. Оба этих призрака лишены власти и признания, но каждый из них, оставаясь в сумеречной зоне, непроявленной для разума, представляет смертельную опасность и время от времени напоминает о себе через стремительные прорывы в современность.

Этой критикой Просвещения и революции с диаметрально противоположных позиций открывается долгий и до сих пор незавершённый диалог марксизма и консерватизма. Участники этого странного диалога никогда не осуществляют его напрямую, им не о чем спорить и нечего делить. Являясь абсолютными антагонистами, они сталкиваются друг с другом лишь в моменты острого кризиса современного общества.

Иногда в такие критические моменты оба вытесненных призрака капиталистического мира материализуются и выходят на сцену истории для того, чтобы вступить в смертельную битву (как это было в первой половине XX века). Но чаще они вглядываются друг в друга, пытаясь угадать в движениях противника знаки приближающегося столкновения.

И марксизм, и консерватизм видят за капиталистическим порядком хаос, — те самые ≪руины≫, бесконечное нагромождение которых наблюдал несущийся навстречу тревожному будущему меланхоличный беньяминовский ≪ангел истории≫.

В моменты надвигающегося кризиса (один из которых мы переживаем сегодня) эта руинированность, фатальная неустроенность и неупорядоченность общества становится очевидна слишком многим. Массы охватывает тоска по другому, подлинному порядку, в котором каждый мог бы обрести уверенность и понять своё предназначение. Марксизм и консерватизм дают два принципиально разных и несовместимых друг с другом ответа на вопрос о том, как общество может обрести себя: через фигуру вождя, через реставрацию ≪этического государства≫, дисциплинирующего хаос частных интересов, или через кооперацию, через самоорганизацию и самодисциплину. Можно сказать, что речь идёт о двух разных интерпретациях маккиавеллиевского ≪Государя≫ — ≪Государя≫ Ленина и Грамши или ≪Государя≫ Муссолини и Джентиле 1. В наши дни всё более явный распад существующего общества политический разум буржуазии пытается остановить через мобилизацию идеологии ценно-

стей индивидуальной самореализации и свободного выбора. Предвыборная кампания Хилари Клинтон, и британский мейнстрим, агитировавший за Remain, постоянно повторяли как заклинание: всё в порядке, всё не так плохо, главное оставаться разумным, не скатываться в идиотизм. Ведь только неполноценный идиот может думать, что не всё идёт к лучшему в этом лучшем из миров.

В то время как либеральный истеблишмент твердит о ценностях Просвещения, которые нуждаются в защите, консерватор выступает как возмутитель спокойствия, ниспровергающий мораль и отбрасывающий всякие приличия. Несложно заметить, что оглушительный успех Трампа в большей степени основан не на риторике семьи, морали и традиций, но на агрессивном, вызывающем цинизме. Бунтующий консерватор не будет соблюдать правила этикета и пытаться делать вид, что ничего особенного не происходит. Напротив, он превратится в воплощённое свидетельство того, что мир катится к чёрту. Это преимущество консервативного цинизма над нормализующим и соблюдающим общие правила игры консерватизмом ценностей было ясно видно на республиканских дебатах, где Трамп в итоге переиграл остальных кандидатов, которые постоянно морализировали и цеплялись за религию. Консервативный циник называет вещи своими именами, подрывая иллюзию стабильности.

Стоит заметить, что Владимир Путин также обязан популярности своего публичного образа не верностью ≪православным традициям≫, но жёсткому реализму и циничным шуткам. В путинской России вообще вся государственная политика моральной дисциплины (официальная гомофобия, ограничение абортов и т. п.) служит не действительной реставрации в обществе ≪традиционных ценностей≫, но наоборот, постоянному повышению общего градуса цинизма. Патриотические бюрократы посылают своих детей учиться в Лондон, а православные депутаты веселятся на закрытых гей-вечеринках. Им позволено делать то, за что они осуждают других по одной простой причине —они находятся на высшей ступени социальной лестницы. Это ≪голая правда≫, дополнительным уроком которой служит каждое двусмысленное действие господствующих классов.

Для того чтобы одержать победу над современностью, консерватору необходимо сорвать с неё моральный покров, сделать явным неявное неравенство. Заставить всех принять как данность именно это подлинное неравенство, а не его стыдливое либерально-демократическое прикрытие —вот подлинная историческая задача консерватора. Настоящая моральная революция консерватизма, настоящие «back» и «great again», осуществятся лишь тогда, когда мораль Просвещения будет вывернута наизнанку и похоронена. Можно сказать, что циничный консерватизм становится политической результирующей эпохи неолиберализма. Он превращается в исторический материализм, перевёрнутый с ног на голову, призывая нас признать материальные, действительные отношения господства и подчинения не для того, чтобы их изменить, а для того чтобы с ними раз и навсегда смириться. Вместо морали, неизбежным следствием которой является переживание вины (пусть и насквозь фальшивой) за своё сколько-нибудь привилегированное положение (например, белого рабочего перед мигрантом), новый цинизм предлагает принять его как повод для удовлетворения. Бунт против навязанной неискренней вины превращается в искренний бунт против любых форм солидарности.

Исторически социалистическое движение, опиравшееся на рабочий класс, также делало ставку на отвержение буржуазной морали. Тогда как консерваторы разоблачали формальное равенство ради формального неравенства, социалисты, наоборот — ради фактического равенства. Социальные катастрофы и политические поражения XX века, однако, лишили современных левых этой наступательной антиморальной позиции. Сегодня они в большей мере склонны цепляться за призрачную политику ценностей, уступая консерваторам место главных возмутителей спокойствия. Успех кампании Берни Сандерса состоял именно в том, что он выступал в качестве обличителя и сеятеля смуты, постоянно употребляя непривычные и будоражащие воображения слова, такие как ≪социализм≫ и ≪революция≫.

Новая гегемоническая практика элит, основанная на неприкрытом цинизме, на революции против морали, ведёт наступление по всем фронтам, используя страх в качестве главного оружия. Это не только страх одиночества и беззащитности обычных людей, осознавших себя частью безжалостного мира и приносящих электоральный оммаж честным в своей жестокости правителям. Это ещё и страх просвещённых и умных, не желающих жить под властью идиотов. Их выбор сегодня, как кажется, сужается до единственно возможного ≪меньшего зла≫. Стремясь защитить себя от наступающего безумия, они хватаются за любой шанс сохранить иллюзию status quo, убеждая себя и окружающих в том, что всё ещё под контролем, что разум так или иначе в итоге сохранит свои позиции. Этот страх помогает циничным консерваторам обезоружить своего самого главного и опасного противника.

Умные люди скапливаются на небольших защищённых территориях — академической среде, леволиберальном политическом фланге, мире современного искусства. Их знания, их критический инструментарий, их способность рассуждать направлена теперь не на сокрушение иллюзий, но на их сохранение.

Однако для того чтобы осознать своё действительное положение, для того чтобы бросить вызов идеологии, а не поддерживать её господство, следует прислушиваться, как и в старые времена, не к либералам, а к консерваторам. Не стоит требовать от идиотов преодолеть собственный идиотизм. Вместо этого, возможно, стоит вспомнить, что ≪требование изменить сознание сводится к требованию иначе истолковать существующее, что значит признать его, дав ему иное истолкование≫ 2. Победить открытый цинизм атакующих консерваторов можно лишь показав, что левые готовы идти ещё дальше, чем они, в критике скрытого либерального цинизма. Не нужно бояться быть грубыми и конфликтными — особенно в момент, когда политический мир корректности катится под откос. Вместо того чтобы бесконечно защищать риторику прогресса от атакующей реакции, стоит занять действительно прогрессивную позицию, настаивающую на изменении существующего порядка с его двусмысленностью и фатальным разрывом между реальностью и языком, который её описывает.

 Примечания:

1 См. напр.: Fontana B. Hegemony and Power: on Relation between Gramsci and Machiavelli. University of Minnesota, 1993.

2 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, в 50 тт., т. 3. ≪Немецкая идеология≫. М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. С. 18.