Рецензия на «Красную гвоздику» в Коммерсанте
Рецензия Игоря Гулина в Коммерсанте на изданную нами книгу воспоминаний Анны Лацис «Красная гвоздика»
Так получилось, что режиссер, актриса, теоретик театра и педагог-новатор Анна Лацис осталась в культуре прежде всего как объект несчастной любви. История известна: в 1924-м на острове Капри молодой философ Вальтер Беньямин знакомится с поправляющей здоровье латышской коммунисткой. Для нее их курортный роман оказывается эпизодом не самым значительным, для него — поворотной точкой в биографии. Беньямин будет преследовать Лацис много лет, благодаря ей начнет изучать марксизм, посвятит ей самые пронзительные из своих текстов, в 1926 году поедет к ней в Москву, надеясь обрести рядом с Лацис место в строительстве социализма. Провал этой попытки подробно описан в его «Московском дневнике», сыгравшем с памятью о Лацис злую шутку. Ее помнят как героиню этой великой неудачи.
Между тем Лацис была крайне интересной фигурой — одной из тех, кто связывал в единый узел европейское левое искусство: Москву, Берлин и Ригу, поэтов, художников и политиков. Она устраивала революционные перформансы, создавала экспериментальный театр из орловских беспризорников, работала с Брехтом и Крупской, скрывалась от полиции, попадала в тюрьмы и выживала, десятилетиями не теряла истовой веры в революцию и новое искусство и заражала ей окружающих (в том числе многих будущих классиков). Из ее жизни мог бы получиться невероятно увлекательный роман. «Красная гвоздика» — не он.
Эти мемуары впервые вышли в 1984 году в Риге, через пять лет после смерти Лацис. Нельзя даже сказать, что она в полной мере их автор. Это скорее редакторский монтаж, в основе которого — заметки о друзьях-авангардистах, опубликованные по-немецки в начале 1970-х, и обрывки воспоминаний, надиктованные Лацис в самые последние годы — после смерти ее мужа, режиссера Бернхарда Райха, в надежде привлечь внимание к его памяти.
Лацис вообще не очень хотела книги, и тем более не собиралась печатать текст в таком виде — одновременно обрывочном и сглаженном, иногда до невыносимой степени. К примеру, история ее ареста, лагерного заключения и ссылки укладывается в три предложения: «Наступил 1937 год. Мы с Райхом надолго расстались. В течение десяти лет я руководила самодеятельностью в Казахстане».
Сложно понять, что из лакун — следствие нежелания автора ворошить прошлое, что — плод редакторской кройки. В любом случае не сказано тут гораздо больше, чем сказано. Речь не о тактике умолчаний и намеков. Скорее кажется, что у Лацис просто не было внутренней необходимости говорить, превращать собственное прошлое в биографический нарратив. Она делала это отчасти по просьбам, отчасти — из чувства преданности покойным друзьям.
Из-за этого «Красная гвоздика» производит озадачивающий эффект. Ее вопиющая интонационная нейтральность диссонирует с драматичностью, авантюрностью биографии. Та Лацис, какую можно представить, исходя из контура ее жизни, здесь практически отсутствует, не раскрывает себя. Так, странным образом, эта книга закрепляет образ, доставшийся нам от Беньямина,— женщины, готовой быть рядом и всегда остающейся недоступной.