0. Ситуация.
В 1925-м, сразу после смерти Ленина, советским целеполаганием был объявлен «социализм в отдельно взятой стране».
Германская революция 1918-19 так и не переросла в социалистическую. Всего четыре месяца власть советов продержалась в Венгрии. Революция так и не смогла перекинуться на соседнюю Австрию, а в Южной Словакии социализм длился три недели. Красная кавалерия Тухачевского и Буденного была отброшена из под Варшавы и советизация Польши не состоялась. И даже мечтательный чекист Глеб Бокия понимал, что его авантюрный замысел вторжения в Индию встретит сопротивление на высшем партийном уровне, потому что страна не выдержит сейчас прямого столкновения с Британией. В общем, запланированный большевиками переход мировой войны в мировую революцию явно задерживался.
Когда-то Маркс отвечал харизматичной русской террористке Вере Засулич и другим народникам, что России не обязательно проходить через те же формы и стадии капитализма, которые уже прошла Европа. Революция вполне может случиться здесь гораздо раньше. Возможен особый путь к общей цели, но только при условии, если эта «особая» революция будет поддержана пролетарскими восстаниями в соседних странах и вызовет цепную реакцию по всей карте мира.
Ленин с его теорией России как «слабого звена» в рабской цепи империализма фактически перенёс на мировую карту восточный сценарий революции, при котором восставшие «окраины» парализуют «центр», что и приводит к его крушению. Так будут выглядеть «внутренние» революции в Китае, Вьетнаме, Камбодже и далее много где, вплоть до Никарагуа. Тогда как в революциях западного образца всегда наоборот – новая жизнь распространяется из столиц в регионы (Франция прежде всего) и Маркс скорее представлял себе победу социализма на мировой карте именно по такому, западному сценарию, ожидая, что «перманентная революция», о которой он писал, начиная с 1850, стартует в Англии или в США.
Ленин и Троцкий были за то, чтобы временно строить социализм в одной стране, но склонялись к тому, что построить его таким образом невозможно и поэтому стратегической целью оставалась провокация международной революции по всему континенту, от западных метрополий до восточных колоний. «Советский Союз» изначально понимался не как долговременное государство с устойчивыми границами – у него даже и гимна собственного не было, вполне хватало «Интернационала» — но как освобожденная передовыми трудящимися от капитализма новая территория, которая будет и дальше расширяться, пока не превратится в мировую республику рабочих, устремленную к изживанию за ненадобностью государственного аппарата как такового.
- Цена революции и условия автаркии
Фабрики рекрутируют своих рабочих, как и королевский флот своих матросов, посредством насилия.
Карл Маркс «Капитал».
Историк, умеющий работать с архивами, Модест Колеров написал полезное исследование о теоретических корнях и экономических условиях автаркийного социализма в его сталинистской версии – новой модели, сменившей «мировую пролетарскую революцию».
Вот пунктирный нарратив этой подробной генеалогии «социализма в одной стране». У него немецкие (Фихте, Лист, Лассаль), но не марксистские источники, ближайший его национальный аналог – реформы Витте. Весь 19 век российские элиты находились в ментальном плену английской модели единого мирового рынка и только при Витте они стали осознавать важность немецкой модели экономической самостоятельности, достигшей своего пика во времена Бисмарка. Немецкий протекционизм против британского глобализма колониального типа – вот базовый конфликт экономических моделей. После русской революции и гражданской войны в условиях провала авантюрных коминтерновских планов возврат на автаркийные рельсы был неизбежным и безвариантным способом национального самосохранения, но теперь этот возврат мог быть только очень драматичным. Расплатилось за автаркию и форсированную индустриализацию крестьянство (или даже «расплатились крестьянством»), по отношению к которому со стороны партийного руководства потребовалась политика внутренней колонизации. Второй жертвой и условием автаркийного проекта стала многомилионная армия заключенных в лагерях. Главным агентом этой жертвенной неизбежности был Сталин, а главным его оппонентом (и антигероем книги) оказался Троцкий.
Отсюда догадливый читатель может легко предположить следующую мораль: лучше бы, конечно, никакой революции не было вовсе и Витте продолжил свои мудрые протекционистские реформы, но раз уж революция случилась, Сталину пришлось вернуться к аналогичным экономическим целям, но в новых условиях и за счет жесткого подавления крестьянства и создания экономики ГУЛАГа. Таким образом, колхозные крестьяне и заключенные лагерей расплатились своей судьбой за саму авантюру большевистской революции.
По Колерову капиталистический протекционизм (недостаточный в романовской империи) был заменен успешным социалистическим протекционизмом при Сталине. Его исследование — отличный повод поразмышлять над тем, что такое правая оптика и чем она принципиально отличается от левой?
Государство для правого сознания это доспехи уязвимого национального тела, а история это прежде всего «война протекционизмов», или глубже – конкуренция национальных «организмов», а вовсе не борьба классов или других групп с оригинальной ролью в обмене и производстве, как это записано в левой азбуке. Для правых гораздо важнее обращать внимание прежде всего на отношения между государствами, нежели на их внутреннее устройство и классовую архитектуру.
На прямых и актуальных выводах Колеров не настаивает, но его книга удобно рифмуется с нынешней эпохой санкций, предполагающей демонстративное бульдозерное раздавление сыров, гусей и яблок на границах отечества во имя национальной безопасности.
Чисто теоретически санкции действительно могли бы привести к реиндустриализации и восстановлению некоторых сложных производств, прежде всего военных, как это было, например, в Израиле и ЮАР, где похожая ситуация оживила ВПК.
В условиях войны государство и монополия срастаются намертво. Окончательным аргументом в пользу протекционистской модели всегда является готовность к войне, поэтому автаркийный пафос можно воспринимать как идеологическую артикуляцию аппетитов ВПК.
- Дуалистическая модель
Протекционистам остается еще одна, последняя лазейка: они говорят, что их система вовсе не претендует на то, чтобы служить средством для социальной реформы, но начинать все же необходимо с социальных реформ внутри страны, прежде чем приступать к экономическим реформам в области отношений с другими странами…
Карл МАРКС. Протекционисты, фритрейдеры и рабочий класс.
Логика Колерова отсылает нас к возможному разделению всех левых на левых космополитов (ЛК) и левых патриотов (ЛП), между которыми в любом социалистическом проекте всегда есть конкурентное напряжение.
Для ЛК марксистский социализм это в принципе международный проект, не рассчитанный на одно государство, они делают акцент на видовой задаче человечества, а ЛПсосредотачиваются на борьбе против внешнего империализма.
Для ЛК видовое единство человечества сначала проявляется при капитализме как единый мировой рынок, а потом, при социализме – как единое предприятие, которое будет принадлежать всем его работникам. Но для ЛП социализм это прежде всего лучшая из политических форм для раскрытия национального потенциала.
Они по-разному видят перспективы самой государственности. У ЛК аппарат власти поэтапно растворяется за ненадобностью в самоуправляемом бесклассовом обществе, а у ЛП нам обещана победа и торжество более органичных (мудрых и справедливых) государств над менее органичными.
С точки зрения ЛК производительные силы в двадцатом веке переросли национальные границы и в капиталистической и в социалистической половинах мира. Одной из причин Первой мировой войны ЛК виделся именно этот выход производительных сил за пределы прежних национальных государств.
Сейчас большинство людей, называющих себя «левыми» в России, это скорее ЛП («сталинисты» и «брежневцы»), тогда как большинство западных левых (евросоциалисты, зеленые, «новые левые», троцкисты, антифа) и их идеологов (Негри, Горц, Каллиникос, Жижек, Бадью, Вирно) гораздо ближе к ЛК.
В этом смысле показательно развитие «миросистемной» аналитической школы левого социолога Валлерстайна. Он начинал скорее в логике ЛК и развивал марксистскую теорию империализма: да, страны неравномерно развиты и это причина протекционизма, но в миросистемном анализе субъекты этой неравномерности это большие региональные пояса, целые поля на карте с общей экономической судьбой, а вовсе не отдельные национальные «организмы». У любой теории есть история применения и понимания. Ни одна идея не лежит вне времени как некий чистый эйдос из мира абстрактных уравнений, не смешанных с конкретными датами. В двадцать первом веке ученики Валлерстайна дрейфуют всё дальше от идеи мирового перехода к посткапитализму (Валлерстайн, впрочем, не отказался от этого прогноза до сих пор) и всё ближе к идее альтернативных центров, сохранения укладов, торможения вестернизации и глобализации. Этим объясняется очевидный энтузиазм миросистемщиков (Самир Амин прежде всего) по поводу Китая как главного противовеса американской гегемонии.
Крайней формой реализации программы ЛП называют КНДР с её идеями чучхе т.е. опорой на собственные силы, военной моделью элиты и подчеркнуто национальным стилем культурной политики.
ЛК обычно подозреваются оппонентами в вероятном слиянии с либерализмом, вечном откладывании даты перехода в посткапитализм, в наивном ожидании распространения западных гражданских и культурных стандартов на весь мир, в уклонении в политику идентичностей и в прочем политическом «постмодернизме».
ЛП же подозреваются в бонапартизме, культе государственных суверенитетов как самоценных субъектов истории, в неизбежном возвращении цивилизационной «нормы», дореволюционной экономической и культурной судьбы, у которой «не оказалось вариантов».
В капиталистических обществах ЛК можно рассматривать как союз левых с транснациональной, а ЛП – с национальной буржуазией. Такой взгляд ставит перед левыми вопрос: кто из элит прогрессивнее – национальная буржуазия ближе к конкретным рабочим и у них есть общие интересы, или же транснациональная буржуазия мыслит масштабнее и системнее и может позволить себе ставить по настоящему проектные задачи, выходящие далеко за пределы сохранения нормы прибыли, которая им и так гарантирована в обозримом историческом будущем?
В такой дуалистической оптике конкуренция между ЛК и ЛПотражается даже в опрокинутых назад объяснениях большевиками дореволюционной истории у академика Покровского, где торговый (космополитичный) капитал вечно борется против промышленного (национального) капитала.
В компромиссно-примирительных сценариях ЛП нередко отводится место «конкретных тактиков», а ЛК объявляются «общими стратегами». Но это может звучать и обидно для последних, если ЛП предлагается взять в руки «реал политик», а ЛК остается «политическая футурология».
- Истолкование советского
Есть сильный соблазн всю советскую историю истолковать как конкуренцию двух этих уклонов в марксизме – левые космополиты против левых патриотов.
Альтернативный, а не повторяющий проект модернизации страны был после революции и у тех и у других. Ленин диалектично лавировал между двумя полюсами, чаще склоняясь к ЛК. Впрочем, для Ленина был чрезвычайно важен опыт немецкого госкапитализма военного времени, который он мог рассматривать как переходную модель к настоящему социализму. К тому же Ленин — один из создателей марксистской теории империализма, позволившей советским идеологам в будущем предложить третьему миру типовую модель революции из двух фаз — сначала национально-освободительная (против империалистического центра) и только потом социалистическая (против класса капиталистов внутри страны). Первая фаза – мобилизующее событие для ЛП, вторая – для ЛК.
В такой оптике Троцкий держался за догму о единой мировой экономической системе, в которой страны берут себе роль в разделении мирового труда (по образцу британской колониальной империи) и не нужно, да и невозможно стремиться к созданию полностью экономически самодостаточных стран.
Сталин совершил выбор и последовательно двигался вправо, вплоть до антисемитских чисток под видом борьбы с космополитизмом в конце своего правления. Хрущев пытался вернуться влево (к Ленину, а может быть и к Троцкому), но быстро утратил поддержку ближайшего окружения, посчитавшего «коммунизм через 20 лет» авантюрной доктриной. Микоян и Хрущев в 1960-х вернулись к идее «международного разделения труда» и критиковали автаркию, как сталинистское заблуждение. Партийцы остановили этот процесс и вновь немного сдвинули страну вправо – «развитой социализм» и частичная реабилитация Сталина как победителя в войне. Горбачев с его антисталинской риторикой и проектом торговой открытости по отношению к Западу похоронил советское государство.
То есть ключевым конфликтом окажется вовсе не разница между социализмом и капитализмом, но разница между протекционистской (условно «немецкой») моделью и либеральной (условно «британской») утопией «свободной торговли». Россия колебалась между ними и в 19 и в 20-ом веках. Она вынуждена выбирать и сейчас.
Колеров берется обнаружить в большевистской революции и дальнейшем советском проекте национальное начало, которое будет усиливаться тем больше, чем дальше система будет стилистически сдвигаться от «конструктивизма» к «ампиру».
Такая трактовка дает ЛК возможность рассуждать о фиктивности и злокачественной деформации социализма в сталинскую эпоху или даже о государственном капитализме, выдавшем себя за социализм под красным флагом. Для ЛП же такой исторический сюжет позволяет найти в советской истории сквозной геополитический и национал-государственный смысл.
Для Колерова в определении «социализм в отдельной стране» гораздо важнее слово «страна», чем слово «социализм» т.к. сам социализм начинает восприниматься без мессианского пафоса, не как острие человеческой истории и портал мирового преображения, но как лучшее (на некий конкретный момент) средство сохранения особого цивилизационного кода и национального уклада, как стратегия самосохранения нации.
- Правая оптика
Система протекционизма вооружает капитал одной страны для борьбы с капиталом других стран, она усиливает его для борьбы с иностранным капиталом, и в то же время сторонники этой системы воображают, что якобы этими же средствами можно сделать капитал слабым и уступчивым по отношению к рабочему классу. В конце концов это значит уповать на человеколюбие капитала, как будто бы капитал как таковой может быть человеколюбивым. В общем же, социальные реформы никогда не бывают обусловлены слабостью сильных; они должны быть и будут вызваны к жизни силой слабых.
Карл МАРКС. Протекционисты, фритрейдеры и рабочий класс
По сути речь идет о том, насколько реальна и желательна экономическая глобализация на условиях правящих миром корпоративных элит или же необходим рост взаимного протекционизма? Выражаясь языком Валлерстайна, одна «миросистема» нам нужна или несколько? И даже если одна, то насколько проницаемы для «свободной» торговли должны быть разные её зоны?
Колеров смотрит на коммунизм справа и предлагает собственный рецепт: экономический протекционизм и культурный национализм. Не столь важно при этом, в руках какой именно группы находятся средства производства и источники прибыли, между условно «капиталистическим» и условно «социалистическим» методом создания экономически независимой промышленности для него нет принципиальной разницы.
Это внеисторическая, почти что «вечная» оптика, в которой вне зависимости от классовой архитектуры любого общества, за власть борются «национальные» и «антинациональные» силы, подобно тому как во фрейдистском понимании психики вечно конкурируют страсть к жизни (либидо) и страсть к самоуничтожению (мортидо) и последняя, чтобы победить, должна использовать мегаломанские и мессианские утопии, заставляющие принести себя в жертву.
Колеров немножко германофил и чуть-чуть англофоб. В его понимании описываемого мира космополитизм представлен скорее британским проектом, а национализм — немецким.
Тут стоит вспомнить, что концепция «закрытого государства» Фихте прежде всего была реакцией на французскую революцию и проектом приостановки распространения её идей. Дальнейший прусский консервативный стиль сочетал элементы «социализма сверху» с укреплением власти прежних элит, прежде всего военных. Именно после шокирующего опыта парижской коммуны (1871) и демонстративных актов пролетарского террора в самой Германии, Бисмарк окончательно перешел к реформам, нацеленным на создание более автаркийного государства, внутри которого сглаживаются самые вопиющие классовые контрасты (так называемый «прусский социализм»). В следующем веке этот идеологический курс достигнет максимальной отчетливости в текстах Пленге, Ратенау и других германских публицистов, создавших к началу 1920-х годов правый проект индустриализации и «стирания классов» в тотальном государстве как особый путь немецкого духа, противопоставленный англо-французской «civilization» и идущий ещё от критики французского Просвещения правым романтиком Гердером и от общенемецкого «отрицания идей 1789 года».
Для правой оптики зазор между государственным аппаратом и обществом (сословным организмом) не столь велик и важен, как для левой оптики, где разные классы (и даже группы внутри классов) состоят в принципиально разных отношениях с государством, а само государство это прежде всего инструмент подавления большинства в интересах меньшинства и только потом уже что-то ещё. Правая оптика воспроизводит компромисс, а левая – распознает конфликт.
Для правого может и не оказаться принципиальной разницы между британским (или американским) глобализмом и коммунистической мечтой о мировой революции — и там и там глобальная претензия на господство универсальной парадигмы единого мирового сценария.
Социализм же для правых сводится в конечном счете к степени государственного «дирижизма» экономикой, а вовсе не к проекту изживания классов в обществе, где непрерывно растет доступ для всех и ко всему, созданному всеми.
Ёмкость внутреннего рынка и степень автаркийности задают возможности для развития, самым наглядным показателем которого является уровень ВПК. Главное – быть против колониальной капитуляции, а социализм там у вас внутри или капитализм – что удобнее, то и нужно. Собственно, экономическая модель и классовая архитектура и должны быть подчинены этой первейшей задаче.
В этом смысле можно считать Маркса и Энгельса «немецкими патриотами», ведь они поддержали объединение немецкой нации в едином государстве как дальнейший шаг на пути прогресса (т.е. движения к международной революции), но придется забыть, с каким удовольствием Маркс называл немцев «сворой бешеных собак», которых так легко натравить на любое проявление политического прогресса в Европе.
Такой ход мыслей позволяет понять дружный хор правых (евразийцев, сменовеховцев и национал-большевиков), поддержавших Сталина с его «национализацией социализма». Савицкий приветствовал сталинскую экономическую политику как возврат к имперской традиции. Даже Керенский в 1936 одобрительно писал, что «Советский Союз снова стал Россией», «рабочий класс более в СССР не господствует», «Конституция СССР во многом тоже фашистская». Он сравнивал сталинистскую модель с тогдашней Италией и Германией и находил всё больше общего — «партия является не партией, а средством управления», «цезаризм», «национальное единство, воплощенное в вожде».
По Керенскому, правда, «фашистский этап» в истории России хорош не сам по себе, но как окончательный разрыв с идеями пролетарской революции и период возникновения условий для перехода к демократии в неопределенном будущем.
Так или иначе, для правых сталинистская модель могла стать в один ряд с Германией, Италией, Испанией и Португалией, выбравших путь альтернативной (т.е. не либеральной) модернизации и предельной автаркийности.
- Марксистский глобализм большевиков
Вселенная Колерова настолько закончена и гладко собрана, что возражать ей означало бы отрицать её всю целиком, на уровне категориального аппарата и аксиологии, а это бессмысленно. Можно просто высказать несколько марксистских соображений и исторически уточнить некоторые вещи.
Маркс не просто первый философ глобализации, которую он называл «универсализацией» и «всеобщей зависимостью народов», отмечая, что капитализм это первая в нашей истории мировая система, где кризисы и подъемы будут иметь всё более глобальный характер.
Внимательно наблюдая за викторианской «глобализацией», он предсказал, что история отдельных наций превращается во всеобщую историю сначала через мировой рынок, а потом через международную революцию. Так открывается наша видовая общность.
Коммунизм рождается из мирового рынка. Новое состояние есть истина прежнего состояния, которая пряталась в превращенных формах вплоть до революции.
Большевики считали, что при капитализме построение единого мирового хозяйства происходит в невыгодных для большинства людей формах, но при социализме та же тенденция приобретет гуманистический характер.
Всеобщий монетарный обмен создает возможность мирового коммунизма. Коммунизм есть способ политически зафиксировать видовую общность всех людей, при котором закон впервые будет выражать общий интерес, а не привилегии отдельных доминирующих групп. Раскрытие видового потенциала, общей миссии человечества, может произойти только в постклассовом и безгосударственном обществе.
Предлагалось устроить именно мировую экономику как единую фабрику, между цехами которой не будет, конечно же, никаких рыночных и товарных отношений. Капитализм создал для этого экономическое пространство, а коммунизм соберет международную армию трудящихся.
Большевики исходили не из того, что Россия готова или не готова к социализму, а из того, что к нему готова мировая экономическая система в целом, Россия же это «слабое звено», которое рвется первым и откуда начинается международный революционный процесс.
Возможность «социализма в отдельной стране» (если главным в этом сочетании слов всё же считать «социализм», а не «страну») зависит от более общего вопроса о построении социализма вообще, главные проблемы которого: как всё посчитать и спланировать без рыночной стихии? как избежать подавления инициативности уравниловкой? как остановить рост бюрократии при явном снижении её управленческой полезности? как застраховаться от падения общего качества выполняемой всеми работы?
- Троцкий и производительность
Система протекционизма была искусственным средством фабриковать фабрикантов, экспроприировать независимых рабочих, капитализировать национальные средства производства и средства к жизни, насильственно сокращать переход от старого способа производства к современному.
Карл Маркс «Капитал».
Людвиг фон Мизес, сформулировавший все основные экономические претензии к социализму, признавал, что социализм довольно долго может держаться на моральном преимуществе, предлагая большую справедливость и равенство при меньшей эффективности производств и более стесненной личной свободе.
Троцкий вряд ли согласился бы с этим утверждением. Он был уверен, что в мировой конкуренции довольно быстро побеждает тот, у кого темпы производительности выше.
Если строить экономику автаркийно, обгона по темпам роста не произойдет, а значит, недостроенный социализм исчезнет, а капитализм в итоге возьмет реванш.
Немногочисленность пролетариата в полуфеодальной стране делала сценарий такого реванша весьма вероятным. Крестьянство на стартовом этапе не поддержит большевизм, а западные соседи, управляемые тамошним крупным капиталом, неизбежно его раздавят, поэтому в одной стране ничего не получится.
Большевики видели себя прежде всего властью рабочих. Внешняя экономическая поддержка должна компенсировать недостаточную численность рабочего класса внутри страны.
Между угрозой замедления темпов роста и необходимостью ввозить машины Троцкий решительно выбирал второе. Национальным производительным силам нужна интернациональная техника. Это решающий аргумент в пользу импорта зарубежного оборудования.
Конечно, он предпочел бы иметь дело с передовыми странами, в которых победил социализм, а не просто с передовыми странами в их капиталистическом состоянии, но выбора не было.
Троцкий оправдывал частичный возврат к рыночным правилам при НЭПе именно запаздыванием международной революции.
Возникала диалектическая рифма: внешний парадокс — СССР как незаменимая часть мировой экономической системы, которую он при этом отрицает и планирует вскоре низвергнуть — и внутренний парадокс — НЭП внутри СССР как «контролируемые фрагменты рынка», работающие на пост-рыночную, социалистическую перспективу.
В чем Троцкий видел гарантию обгона западных стран по экономическим темпам? В том, что при социализме не будет паразитических классов и как экономических нахлебников и как политического тормоза самореализации народа, а так же появится возможность управлять всей экономикой в целом по научно просчитанному плану. Производственный уровень западной экономики будет падать (от кризиса к кризису), а производственный уровень советской – повышаться.
Он предлагал ввести «сравнительный коэффициент» цены/качества для всех товаров и увязать уровень протекционизма с такими коэффициентами, рассчитанными для всего, что производится по обе стороны границы.
Троцкий ждал, что европейские страны не смогут восстановить свою экономику после мировой войны и дело там кончится скорой революцией, но когда этот прогноз не сбылся, Лев Давидович стал окончательным сторонником интеграции в мировой рынок.
В отсутствии политической поддержки ещё не возникшего «социалистического Запада» нужна экономическая поддержка «капиталистического Запада». За неимением выбора придется включить советскую индустриализацию в мировую экономику, пусть и капиталистическую, обеспечив тем самым субсидирование государственной промышленности.
Обгоняющее развитие, необходимое для строительства и грядущей международной победы социализма неизбежно требует внешних ресурсов и несовместимо с автаркийностью.
Рецепт Троцкого – вывозить сырье и зерно и ввозить высокие технологии и новейшие машины при сохранении монополии внешней торговли. А после начала международной революции тем более никакой автаркийности не понадобится, ведь региональная специализация приобретет плановый характер на пути к единому планетарному союзу советов.
В такой оптике международная экономическая взаимозависимость стран должна расти по мере их общего развития. Рост советской экономики будет так же подталкивать развитие Запада, а это объективно приближает там социальную революцию.
Троцкий сравнивал капиталистическую систему с Римской империей, а социалистов с благородными варварами.
Про капиталистический мир и советскую систему он писал: «лев сильнее собаки, но старая собака может быть сильнее львиного детеныша». Только слепой не увидит тут игры с именем собственным.
- Троцкий и линия партии
Перед большевиками стояла общая задача — стабилизировать отношения между городской промышленностью, сельским хозяйством и финансовой сферой так, чтобы это максимально ускорило движение к коммунизму т.е. к бесклассовому обществу с пост-товарной экономикой.
В 1924 Сталин тоже утверждал, что социализм в одной стране не построишь. В 1925 первым Рыков заговорил о такой возможности и его поддержал Бухарин.
В условиях военного коммунизма Троцкий был изоляционистом и предлагал заменить недоступный внешний капитал почти бесплатным трудом через систему всеобщей трудовой повинности, за что его критиковали другие марксисты (Рязанов, Шляпников), видевшие в милитаризации труда прямое ущемление прав и нужд рабочего класса.
Интересно, что впервые любимый троцкистский тезис о «рабочем государстве, искаженном бюрократией» по иронии судьбы был озвучен Лениным в полемике именно с Троцким (о необходимости милитаризации труда и степени независимости профсоюзов).
В 1921 Красин видит Россию как рынок сбыта товаров в условиях европейского кризиса перепроизводства. Но Троцкий решительно против. В период «военного коммунизма» он склоняется к необходимости временной экономической изоляции страны. Спорит с наркомом финансов Сокольниковым, предлагавшим экспортировать зерно и импортировать повседневные товары. По мнению Троцкого, вместо этого стоит примириться с товарным дефицитом до тех пор, пока его не восполнит советская промышленность. В 1922 он критикует Сокольникова, выступая за сохранение жесткой монополии на внешнюю торговлю и против неконтролируемого ввоза некоторых групп товаров. Ленин тогда поддержал Троцкого, а Сталин, Зиновьев, Каменев и Бухарин встали на сторону Сокольникова т.е. выступили против «излишнего» протекционизма. По Троцкому, следовало избежать экономической «смычки интересов» между российским крестьянином и европейским капиталистом. В «Преданной революции» он напишет, что интервенция дешевых западных товаров была бы опаснее, чем военная интервенция. До 1924 он настаивает на «социалистическом протекционизме» и «покровительственных пошлинах». Но после начинает делать некоторые оговорки и в итоге окончательно пересматривает свой план, в период НЭПа твердо встав на позиции интеграции и необратимого включения СССР в мировую экономическую систему. Теперь его рецепт — вывозим как можно больше зерна, ввозим как можно больше машин и технологий.
Идеологически они окончательно поменялись со Сталиным местами по этому вопросу, когда Бухарин сделал вывод о том, что изоляция страны советов капиталистическим миром это всерьез и надолго и постановка вопроса об экономической автаркийности неизбежна.
На следующем этапе, после политического поражения Троцкого, обсуждались разные модели автаркийности. Сталин предлагал её строить на основе приоритетного развития тяжелой промышленности, а Бухарин рассчитывал на легкую промышленность и крестьянские кооперативы (а не колхозы).
- Троцкий и концессии
Сталин приравнивал концессии к рабству и колонизации, сильно преувеличивая их влияние в своей риторике против Троцкого. Концессии дали 48 миллионов рублей по подсчетам 1926 года, это не принципиальная для советской экономики сумма.
В логике Троцкого классовая драма превращается тут в геоэкономическую. Ранее буржуазия, стремясь к прибыли, увеличивала силу и массовость своего могильщика – пролетариата, а теперь западные страны, вкладываясь в советскую экономику, усиливая её, приближают собственную гибель.
Поэтому Троцкий выступал за привлечение в страну концессий (иностранного капитала) для освоения Сибири и добычи природных ресурсов.
- Альтернатива Троцкого
Если государственная табачная монополия есть социализм, то Наполеон и Меттерних несомненно должны быть занесены в число основателей социализма.
Фридрих Энгельс «Антидюринг»
Вместо программы Троцкого был принят сталинский план, опиравшийся на ГУЛАГ и коллективизацию, но может быть в финале сталинского правления, на пике ампира, и случилось подобие мировой революции, ведь социализм простирался от Пекина и до Берлина, и может быть там складывалась единая социалистическая экономика, призванная обогнать капиталистическую? Но нет, каждая из стран соц. блока стремилась к автаркийности по сталинскому рецепту т.е. основанной на возможностях собственной тяжелой промышленности, высасывающей ресурсы из других, не столь принципиальных для автаркии сфер.
Индустриализация по Троцкому обещала быть не столь травматичной для крестьянского большинства, как индустриализация по Сталину, но ставила бы темпы промышленного роста в зависимость от внешней торговли.
Троцкий надеялся победить экономику дефицита, а вместе с ней и рост влияния бюрократии, он прямо увязывал эти две вещи.
По Троцкому зависимое (от заграничных машин и технологий), но хорошее производство лучше независимого, но плохого (дорогого, некачественного). Только пользуясь ресурсами мирового хозяйства, можно сравняться с ним и превысить его. По ходу такого развития должен расти объем продаж и покупок через границу.
Его заботило внутреннее устройство (классовый расклад) и направление исторического движения (бесклассовый горизонт), а вовсе не самоценное существование государства как такового, которое само по себе не может иметь исторической ценности.
- Термидор и социализм
Строить можно и нужно, но построить в одной стране нельзя – этот тезис напоминает другой известный парадокс Троцкого: войны не вести, но мира не подписывать.
Троцкий отказывал автаркийному сталинистскому режиму в праве называться социалистическим и для марксиста это было тягчайшим обвинением. В последних своих работах он заговорил о новом типе эксплуататорского общества, где роль эксплуататоров играет бюрократия. Вынужденная изоляция (в отсутствии мировой революции) – одна из причин этого вырождения красной революции.
Сталинская автаркия рисовалась изгнанному вождю термидором с его зловещим обещанием реставрации капитализма.
Триумф сталинской бюрократии Троцкий по-марксистски объяснял так и не преодоленной пропастью между низким уровнем развития производительных сил и высокими социалистическими требованиями, превратившими страну в одну тотальную инсталляцию, мучительно изображавшую счастливо сбывшееся марксистское предсказание.
Троцкисты не признавали советский результат социализмом хотя бы потому, что советская экономика так и не показала более высоких темпов развития и стандартов качества, чем западная.
У этой системы, по Троцкому, оставалось две альтернативы: реставрация капитализма либо новая революция трудящихся, которая всё же приведет страну к социализму, отвечающему требованиям, сформулированным Марксом и Лениным.
Главный вопрос, который волнует Троцкого, когда он пишет об экономике: какие элементы в новой системе одержат верх: социалистические или капиталистические? А вовсе не: насколько зависима страна от иностранного капитала и импорта?
Основной вопрос это степень обобществления и связь этого обобществления с производственным ростом, включая и обобществление внешней торговли. От решения этого принципиального вопроса и будет зависеть наше отношение и к «социализму» и к «отдельности» страны, в которой этот «социализм» так долго и дорого строился.
Опубликовано в ежегоднике «Исследования по истории русской мысли» за 2018 год.